Не знаю, есть ли хоть один человек, который не любил бы свой город, свою улицу, свое беззаботное, сладкое детство?
Мы, четверо друзей: Андраник, Гурген, Ашот и я жили в центре Ленинакана, на проспекте Азатутян (Свобода). Мало сказать жили… Как будто каждый день, дома или на улице, наше детство росло вместе с нами. Уж очень были радостными и до сумасшествия счастливыми дни нашего детства. Наша дружеская группа – это детская семья, где царила ее Высочество – беззаботность.
Самым старшим из нас был Гурген, Гуго, как мы его называли. Может по этому он не принимал активного участия в наших шумных играх, шалостях и неутомимых драках. Гуго по характеру сильно отличался от нас: вдумчивый, замкнутый, чрезвычайно чувствительный, и до какой-то степени, трусливый. Андо, Ашот и я любили спорт, живые игры а Гуго жил в духовном мире, отдавая себя музыке. Его хилой, довольно тощей фигуре, какую-то особую почтительность придавали большие очки, под которыми осторожно притаились испуганные и печальные глаза. Хотя Гуго был старше нас, однако мы взяли на себя его защиту, и делали это с большой любовью. В школе Гуго учился на “отлично”. Не кривя душой скажу, что в вопросах учебы он был нашим единственным и незаменимым защитником. У Гуго было доброе и чувствительное сердце, и он всегда пытался перевоспитать нас, призывая в помощь музыку.
Неужели можно забыть, как он пригласил нас к себе домой на “сольный” концерт? Темнота комнаты преклонилась перед пламенем свечей, а мы, завороженные мелодиями его скрипки, на миг забыли о времени, и о себе. Так величественно было это мгновенье, а Гуго был совершенен в этом величии.
Не помню, кто из нас после этого вечера окрестил Гуго “армянским музукантом Янко”. И так, нам ничего не мешало наслаждаться сладкими днями нашего детства и беззаботной юности.
Не поняли, как безжалостно пролетели годы, когда мы стали взрослыми. Как на нашей улице, так и в школе, наша грыппа была первой: и в хороших начинаниях и во всех беспорядках. И опять наш Янко отличался от нас. Каждый раз он старался удержать нас от очередных неподобающих действий. И каждый раз ему оставалось лишь махнуть рукой и сказать,”Бессмысленно с вами, ненормальными, связываться”. Этот балда был таким осторожным и застенчивым, что ни разу, даже не пытался поднять глаза и посмотреть ну хоть на одну девушку. А если один из нас рассказывал что-то о девушках, Гуго отходил в уголок, и в лучшем случае снисходительно улыбался, или уходил. Не знаю, что нас связывало, но мы чувствовали его необходимoсть. Гуго как будто был совестью нашей группы, своим мягким характером он стал нашим голубем мира и “козлом отпущенья”. Он пользовался уважением и любовью нас всех.
Когда закончили среднюю школу, и каждый из нас пошел по нами избранной дороге, Гуго, наш блестящий музыкант Янко, к нашему удивлению, выбрал специальность строителя. Наш Янко – и строитель! Как бы то ни было, для нас начался новый этап жизни – студенчество, которое положило конец нашему беззаботному и неутомимому детству.
В студенческие годы мы тоже часто встречались, вспоминали все еще дышащие свежестью чистые дни детства. Но время в каждом из нас формировало свои отдельные интересы, что постепенно привело к сокращению наших встреч.
После приобретения специальности каждый из нас пошел искать свое место в жизни. Птенцы покинули родимое гнездо… Через некоторое время у нас уже были свои семьи. Гуго тоже женился – тихо, без шума. И здесь он не изменил себе. Конечно, мы пошли поздравить своего друга. Он принял нас достойным образом: снисходительно улыбаясь, не забыл сказать, ”Ну, как полагается, надо продолжить наш род”. Как-будто чувствуя себя виноватым, хотел искупить свою вину. У его жены, не в пример Гуго, характер был легким и веселым, и нам казалось, что у них гормоничная семья. У Гуго и Анны родились двое детей – мальчик и девочка. Через некоторое время он получил квартиру в одном из многоэтажных домов в районе “Текстильщики”. Он уже был прорабом по строительству дорог и работал за городом. У остальных – меня, Андо и Ашота личная жизнь сложилась неплохо: женились по любви, и уже мы вили гнездо для наших детей.
Но вот наступил 1988 год, 7 декабря…Очи небесные помутнели, все перевернулось вверх дном. В течение секунд разрушительное землетрясение сравняло с землей большую часть Армении. Земля армян снова взвыла от боли, в груду пепла превратились тысячи домов, деревень, городов. Разрушитель не пощадил и наш родной город – Ленинакан-Гюмри. Вот уже в который раз небо и земля Армении одели черное, вот уже в который раз разберидили раны трижды проклятых армян, вот уже в который раз страх затрепетал в глазах армян. Весь мир был потрясен горем армян, и весь мир пришел на помощь. Этот морозный зимний день душил нас своей страшно спертой теплотой. Что творилось… В лоне земли Бог варил манну небесную кровью армян. Горы онемели от боли, холмы склонились от тяжести, и в страшной лихорадке билась земля моих предков.Повсеместно разверзнутая бездна поднимала руки свои и вымаливала жизнь для невинных жертв. Да и как не кричать земле, которая была не в состоянии принять столько гостей сразу? Неумолимый и безбожный Бог армян! Как ты мог допустить, чтобы за 47 секунд ад поселился на нашей райской земле Армении? Ушел этот самозванный “гость”, оставив после себя траур и плач, стенания и страдания, разруху и боль. Наша улица – очаг наших веселых детских дней, одним махом разрушительной незримой руки, превратилась в руины, стерев образы детства. Мы вновь встретились на нашей улице. Это уже была не та улица – мы встретились в аду. Как нам выдержать эту боль. Как не ослепли глаза наши от искареженного вида нашего города, как не оглохли уши наши от громогласных и безмолвных рыданий? Да, мы не оглохли и не ослепли, мы выдержали назло безбожному Богу.
С безжалостным хлоднокровием мы придушили боль в сердце и взялись за “дело” Сначала из груды пепла собрали почти полностью обуглившиеся кости родителей Гуго, и, не сознавая, предали их земле. Из под обломков вытащили его двоих детей – невинные бедняжки задохнулись вместе с бабушкой. Наша боль была невыразима, а глаза Гуго превратились в море крови. Жену Гуго, Анну, искали на работе и в руинах близлежащих магазинов, но нигде не могли найти ее. До конца дня искали, помогали, находили тела и пердавали “везучим” родным. Да, да, было счастьем найти тело родственника, иметь могилу сына, родителей. Никто не заметил как стемнело, мы все сжались в кулак от боли и усталости. Когда уже не могли двигаться в темноте, зажгли костер и сгрудились вокруг огня. Сидели, курили и рассказывали о своих “успехах”: кто сколько трупов вынес из под обломков и передал родным.
Рядом со мной молча курил Гуго. Он пытался придушить душевную боль в облачках дыма. Никого из его родных не удалось найти живыми. За один день осиротел наш Гуго. И без того его серое лицо в зареве огня казалось еще бледнее, почти прозрачным. Бессовестная ночь ленилась просыпаться, а нам еще столько предстояло сделать. Пришлось взять оказавшуюся радом бутылку, разлить и протянуть другу,”На, выпей, это облегчит боль внутри.” Но что облегчать? Водка только притупила и без того наши отупевшие мозги. Курили, пили, и сжигали в огне свои истерзанные души.
Неожиданно Гуго повернулсз ко мне,”Мне надо кое-что сказать, давай отойдем от огня”. Мне показалось, что слова застывают у него в горле. Лицо сжалось от напряжения.
Гуго поведал мне что-то страшное, и попросил, чтобы никто не узнал об этом, Он слышал, что его жена связана с другим мужчиной, но не поверил. Теперь он просил меня пойти вместе с ним – может там найдет жену. С трудом воспринял сказанное, но сразу последовал за ним. С помощью фонарика кое-как нашли дом этого мужчины, который находился у святого собора. У обломков лежали трупы, покрытые простынями. Я прошел немного вперед, осторожно проверил безжизненные лица. Под одним из саванов узнал жену Гуго – Анну. Она была полностью нагая. Сердце защемило за друга. Ничего не сказав, я вновь прикрыл тело, а потом спросил Гуго, может ли он узнать по каким либо приметам жену в груде неузнаваемых тел. Я тайно надеялся, что может Гуго ее не узнает. К сожалению, ему не нужны были приметы – он сразу узнал жену и онемел. Нашел, и еще больше погрустнели его черные глаза; дым душил его боль. В сильном волнении вернулись к огню. Всю ночь я пытался убедить своего друга, что тело жены надо похоронить рядом с детьми, и , кроме всего прочего, Анна – мать его детей Я пытался убить в нем оскорбленные чувства гордого армянского мужчины, убеждая его собрать всю мужскую силу воли, примириться с необратимой действительностью и совершить верный шаг человеческой души – не отделять мать от детей. Возможно, в этот момент мне легко было говорить эти слова, не сознавая всей тяжести с ним происходящего. Однако, Гуго остался непоколебим. Я не знал, как еще его уговорить, чтобы он уступил. Только к полудню он согласился. И мы пошли за телом Анны. О, Боже, как страшно каркали вороны в тот день, никто не видел так много ворон в одном месте. Эх, зловещие каркуши. Неужели и вы хотите выколоть глаза армян? Опоздали. С Божьего согласия разрушитель уже сделал свое черное дело. А может вы прилетели, чтобы с нами оплакивать черную долю армян? Под карканье ворон мы дошли до разрушенного здания книжного магазина, что у собора Спасителя. Я на минуту застыл в недоумении – тела, покрытые белыми простынями, исчезли. Нам сказали, что неопознанные тела похоронили в братской могиле. Мне показалосз, что Гуго это даже понравилось. Он процедил сквозь зубы, “Может это и правильно, может именно по воле Бога могила моих детей останется непорочной и чистой”. Я не знал, что сказать. Молча обнял друга, растворился в его боли, и мы собрались в кулак, обьединились, слились в целое…
Как и все в жизни, прошел и этот смертоносный день. Несколько дней я Гуго не видел. Как-то раз, к вечеру встретил его около их разрушенного дома: он что-то искал. Выглядел он душещипительно: совсем истощал, лицо небритое, невидящие глаза казалось вот-вот выскочат из глазниц. Заметив меня, Гуго потихонечку начал говорить.
- Живу за городом, на работе, в холодном и брошенном домике. Днем беседую с детьми и родителями. Уж очень они бессовестные – оставили только одну фотографию. А когда они устают от моих разговоров, я с нетерпением жды сумерек, а потом поднимаюсь в горы и досыта рыдаю, вою, как волк… Теперь только это и могу играть… То ли он сам с собой говорил, то ли мне рассказывал – не могу сказать.
Иметь в жизни все – и в мгновение лишиться всего.
Через неделю опять встретил Гуго, Заметив его издали, я попытался уйти, чтобы вновь не бередить его незаживаюшую рану. Но Гуго подошел, встал напротив, посмотрел мне в глаза, “Что, брат, не хочешь замечать меня? Ведь несчастные и бедные друзей и родных не имеют, не так ли?”
Я смутился, от бессилия даже слов не мог найти, чтобы утешить, находящегося в безутешном горе, моего друга.
…С безграничной болью в сердце я узнал,что через месяц после нашей последней встречи, нашего Янко, которого так страстно поцеловала злая судьба, с помощью русских перевезли в Москву, в психиатрическую больницу. Ну как мог выдержать такую боль человек, имеющий такую тонкую душу? Ну как мог не потускнеть его рассудок?
Поехал в Москву – не мог не встретиться с Гуго. Трепетно направил свои шаги на Каховскую улицу, в психиатрическую. Но, лучше бы не ходить, не видеть…
Ко мне привели кого-то истощенного, бритого наголо, в белой длинной рубахе. По лицу блуждали помутневшие и безжизненные глаза. Я еле узнал друга, обнял, поцеловал… И напрасны были мои попытки убедить его, что я его друг детства: до него не доходили мои слова, его губы дрожали и лепетали какие-то бессвязные фразы. Гуго стоял передо мной как призрак, который только в этом мгновении воплащал свое воспоминание, какое-то разорванное воспоминание, которое имело жизнь, которое было выразителем веры и надежды. Гуго… Мой дорогой Гуго, мой ограбленный друг, мой обобранный Янко! Вернется ли к тебе разум? Восстановишь ли ты свое опустошенное родимое гнездо?
С тяжелым сердцем и большой горечью я вышел от него: я чувствовал себя таким виноватым перед ним. Почему не помог ему, не удержал его от самоуничтожения? А смог бы…? Кое-как бросился в парк на берегу озера, у больницы, на первую попавшуюся скамейку, и горько зарыдал, давая волю накопившимуся во мне, и так трудно для мужчины дающимся, хлынувшим слезам. Я плакал о Гуго, о потерях армян, о себе, о том, что в этом далеком городе от меня ушел друг моего детства – Янко. Я плакал, а прохожие сочуственно качали головами так и не поняв, что я в слезах убивал свое детство.
Прошли годы. Снова 7 декабря. Теплый зимний день. На город опускаются воспоминания, моросит снег крупными снежинками нa мой город, память рисует картинки на моем окне. Не могу примириться с прошлым. Сердце и мысли бесконечно бродят под грудами пепла и развалин… А душа безмолвно вопит от боли – что с тобой, как ты, Гуго?
Эпилог
Прошли еще годы… На работе был тяжелый и напряженный день. Мне позвонили из Москвы и сообщили о смерти Гуго. Не знаю, что произошло со мной,,, Снова тревожно заколотилось истерзанное сердце, прошлые воспоминания опять затуманили мой рассудок, снова боль потерь защемила душу.
Мой друг, Гуго, прожил после землетрясения семь лет, вернее продышал семь лет, семь лет обезумевший от боли, не почувствовав даже вкуса хлеба, не сознавая, что такое физическая боль.
Поглащенный горестными воспоминаниями, не понял, как взял в руки видеокамеру и непроизвольно вытащил пленку. Жестокое бедствие, землетрясение, не только сделало несчастным Гуго, но и нарушило логику, уничтожив в затуманненом мозгу целую видеопленку жизни – историю.
Я бросил пленку в печь. Прибавилась горстка пепла от сожженой пленки, а на кладбище далекого города – маленький холмик –безымянная могила Гуго.